Ответ на рукописную статью «Христианство и прогрес - Страница 6

Вы постоянно указываете на пример апостолов, на общины, ими создаваемые, где будто бы решались дела общественного благоустройства, и все резкое отличие первых трех веков христианства от последующих объясняете исключительно возникновением и торжеством монашеского принципа. Не стану входить подробно в рассмотрение апостольской деятельности и церковных общин в течение первых трех веков. В нашем представлении о них много идеализации: вспомним хоть грозные слова апокалипсиса Иоаннова, обращенные к ангелам тех церквей, которые были уже учреждены к концу I века. «Ангелу такой-то церкви скажи, имам тя изблевати» и пр. Но все же несомненно – эти общины христиан горели иным духом, чем в последующие времена. Противоположность язычества с христианством была слишком ярка, – вера Христова была сознаваемым приобретением, а не достоянием, получаемым помимо воли и сознания человека, – переход от тьмы к свету был так резок, что воспламенял сердца. Это было утро восходящего солнца, или первые мгновения утра, возбуждающие радостный трепет в душе человеческой: за утром настает рабочий, трудовой день, – требуется развитие и приложение всей рабочей силы для человека. Апостольские и вообще церковные общины в первые три века были оазисами в языческом государстве. Вся забота о внешней безопасности, о правильном и точном ходе государственного механизма, весь этот odium государственного бытия лежал всею своею тяжестью не на христианских общинах, а на языческом мире. Члены христианской общины не шли на суд между собою к внешним, – представляли какую-то свою замкнутую автономию. С воцарением же христиан на троне Кесарей, общины естественно разомкнулись: не от кого было ограждаться. Приходилось слиться со всем обществом бывших язычников, – христианам пришлось понести на раменах своих бремя государственного существования. Государство – это царство от мира сего, с мечом и кровью, с политикой, войнами, тайной полицией и внешнею, буквенного, формальною правдою. Идеал христианства – царство не от мира сего. Нужно было установить modus vivendi между церковью и государством, – а это такая задача, которую даже теоретически разрешить не могло человечество и до сих пор. То церковь сама становилась государством, то государство признавало церковь как одну из функций своего организма.

Повторяю вам опять: надо постоянно помнить, что каждый человек принадлежит и вечности, и в то же время и своему веку; что рядом с путем личного духовного освящения и спасения, открытым каждому человеку отдельно, совершается мировой процесс брожения и перерождения мира на дрожжах, брошенных в мир Христом. Благодать Божия открыла нам всем возможность освободиться от рабства месту и времени, упразднить зависимость нашего духа от племенной ограниченности, от данной исторической поры, но только лично каждому в сфере отношений нашей души к Богу, даже не в сфере мысли, логического разумения и знания. Вне отношений личных к Богу, человек всеми своими сторонами духа находится в зависимости от условий конечного своего бытия.

Точно также и церковь, взятая и понимаемая со стороны, обращенной к истории человечества. Рядом с этою историческою церковью, в ней же самой, пребывает, не опознаваемая внешними признаками, но сама о себе, как истина свидетельствующая, вечная церковь Христова, сохраняющая для мира, для всех веков и народов, и возносящая над ним идеал христианский во всей его чистоте и неумолимой строгости. Это главная миссия церкви: хранение догмы и проповедь Евангелия, призыв индивидуумов к подвигу личного совершенствования и спасения. С этой точки зрения – благо тем осмеянным вами авторитетам, которые поставили ее, по вашим словам, вне действительной жизни. Но церковь историческая, напротив – не стояла вне действительной жизни, и упрек, которого она заслуживает, разве в том, что она слишком смешалась с действительною жизнью и вздумала регулировать ее внешним образом, буквою своих канонов. С этой стороны она отразила в себе влияние времени, места, национальности, возраста духовного и умственного народов, их религиозных потребностей: тут вам объяснение и монашества, и инквизиции, средневекового варварства и пр., и пр.

Вспомните еще: церкви пришлось считаться не только с государством, которого существо языческое, и иным и быть не может, но и с народными массами, которых не знавали апостольские общины. Народные массы – все равно что крещеные младенцы. Не выгонят же эти массы из ограды церковной, – а они не могут носить более, чем младенцы. Единство обрядов, постов и пр. содержит их в союзе духовного братства, – дондеже наступит возраст сознания. «Все мне можно, но не все на пользу, – говорит Павел, – я свободен, но если мясная пища соблазняет моего брата, не имам ясти мяса вовеки!» Вот вам практическое выражение высокой любви к ближнему.

Все это обыкновенно упускают из виду исторические критики, сравнивая времена апостольские с последующими веками.

Аскетизм есть прирожденная человеческому духу потребность – освободить дух от рабства телу. Без сомнения, он ложен, когда переходит в гордость духа и в презрение к телу или признает себя единственным путем спасения. Но никогда никакими соборными уставами церковь не выражала такого мнения. Даже на Западе целибат установлен для служителей церкви не как условие спасения, а как такое состояние, при котором человек удобнее может отдаться весь своему служению. Стремление к созданию монастырских общин понятно с прекращением апостольских замкнутых общин. В апостольской общине члены состояли вне остального языческого мира. Когда общины разомкнулись и слились с миром полухристианским, полуязыческим, – потребность замкнутости ухода из мира выразилась в учреждении монастырей. Это явление временное – и уже пережившее или переживающее себя. Главное зло здесь, как и в большей части явлений, с церковью связанных, – это вмешательство государственного закона, который возвел, например у нас, монахов в сословие, преследует за нарушение обета и проч., и проч.